«Литовский Платон». Он уплыл из России на «философском пароходе», а вернулся в «столыпинском вагоне»

Этот год – дважды юбилейный для видного историка, философа и поэта Льва Платоновича Карсавина. 12 декабря будет 140 лет со дня его рождения, а в июле исполнилось 70 лет со дня его смерти. Профессор, ректор Богословского института скончался в 1952 году от туберкулеза в инвалидном лагере поселка Абезь под Интой.
Интересно, что процесс возвращения имени и наследия Карсавина хронологически совпал с «возвращением» Питирима Сорокина – конец 80-х годов ХХ века. Судьбы этих ученых-мыслителей очень похожи, а главное, неразрывно связаны с Коми, с одной лишь разницей: один здесь родился, а другой – умер. Однако имя Сорокина сегодня на слуху, а наследие Карсавина все еще остается «в тени».

Сорокин и Карсавин примерно в одно время учились и работали в Петроградском университете. В 1922-м как «буржуазная профессура» по прямому указанию Ленина были высланы из России. Работали первое время в Берлине, а затем получили весьма лестные приглашения: Сорокин – в американский Гарвард, а Карсавин – в британский Оксфорд. Первый, как известно, уехал и основал там социологический факультет, а второй отказался и выбрал Каунасский университет, «чтобы быть ближе к России». В 1940-м, когда Литва вошла в Советский Союз, он был отстранен от преподавательской деятельности и временно занял место директора Художественного музея в Вильно. С тех пор органы госбезопасности пристально следили за «Алхимиком» (так они назвали профессора в своих документах). В конце 1948 года чекисты пришли на квартиру Карсавиных с обыском, и в мордовский лагерь на 8 лет отправилась по этапу его старшая дочь. Чуть позже в следственной тюрьме оказался и сам профессор. В сентябре 1950 г. «за участие в антисоветском евразийском движении и подготовке свержения советской власти» 68-летний ученый был приговорен к 10 годам заключения и отправлен в Коми АССР.
Начиная с 1932 года, в Абези один за другим открываются шесть лагерей, в которых содержались как уголовники, так и политзаключенные. Их использовали для строительства дорог, промышленных объектов и добычи угля. После войны один из лагерей сделали инвалидным, куда свозили в основном уже непригодных к физическому труду по возрасту и болезням. Именно в такой лагерь попал Карсавин, а также много других ученых, деятелей культуры, православных и католических священников. В 1959-м лагерь закрыли, и 30 лет после этого никто и не думал о том, чтобы как-то сохранить «гулаговское наследие» – несколько лагерных погостов. Напротив, многим хотелось поскорее забыть о нем. В 1989-м могильный холмик с табличкой «П-11» стал первым, на котором был установлен памятный крест с точным именем, датами жизни и смерти погребенного. Одним из причастных к чудесному «воскрешению из небытия» стал известный тележурналист, а в то время еще аспирант Ленинградского института культуры Владимир Шаронов.

Могила Льва Карсавина на мемориальном кладбище в Абези.

Конечно, до того, как отправиться в Абезь на поиски могилы ученого, Шаронов уже входил в круг друзей Анатолия Ванеева, ученика и душеприказчика Карсавина, был знаком с его рукописью «Два года в Абези», которая в сокращенной версии ходила тогда по рукам в «самиздате». Помимо описания быта лагеря и разговоров с ученым, Ванеев рассказал в ней почти мистическую историю. Поскольку заключенных хоронили в безымянных могилах, то врач лагерной больницы Владас Шимкунас, будучи уверенным, что когда-нибудь могилу Карсавина обязательно будут искать, предложил ему написать записку, своего рода эпитафию философу. Врач пообещал вложить ее в тело умершего после вскрытия. Анатолий Ванеев написал. Записку закупорили в склянку и зашили в труп.
Кроме того, накануне похорон Карсавина одному из заключенных в лагерной больнице ампутировали ногу, которую, как сообщил Шимкунас, тоже положили в гроб философа. Анатолий Ванеев описал, как по-разному отнеслись к этому известию два человека, хорошо знавшие Карсавина, поскольку также находились в то время в Абези. Виктор Луи («Трибуна» писала о нем в номере от 23 сентября), узнав об этом, цинично проронил: «Через несколько столетий археологи сделают открытие, что в ХХ веке жили трехногие». А искусствовед Николай Пунин задумчиво произнес: «Вот же кому-то повезло, хоть одной ногой лежать в гробу вместе с Карсавиным».
В республиканском архиве МВД Владимир Шаронов также получил возможность ознакомиться с делом Карсавина. На выцветшей картонной папке химическим карандашом была сделана надпись: «Окраска – белогвардейский элемент». В деле были приведены причина и дата смерти ученого, а также указана литера «П-11», которая установлена на его могиле.
Однако оставалась главная трудность: в Абези сохранилось только одно кладбище, прежде чем ехать туда надо было удостовериться, что оно – «то самое». На поиски бывших заключенных ушло больше года, и только когда все приметы были собраны и сошлись в одной карте, экспедиция в составе Шаронова, священника Ыбской церкви Трифона Плотникова, преподавателя СГУ Виктора Семенова, бывшего абезьского ветеринара Альгердаса Шеренаса и его брата Йонаса отправилась в Абезь.
Вскрывать могилу не пришлось: табличку «П-11» сохранили от гниения ветви елей, высаженные на могиле Шимкунасом как дополнительный опознавательный знак. В. Шаронов отвез ее потом дочери ученого Сусанне Львовне в Вильнюс. А на могиле Карсавина в тот же день при участии местных жителей иеромонах Трифон отслужил панихиду.

В читальном зале Национальной библиотеки РК, на стеллаже с трудами отечественных мыслителей, есть и том философских сочинений Льва Карсавина. В нем собраны самые зрелые его сочинения: «О личности», «Поэма о смерти», «Джордано Бруно», очерки из его многотомного сочинения «История европейской культуры», а также «Венок сонетов», сочиненный на память в вильнюсской тюрьме и записанный вместе с терцинами (трехстишиями) в Абези.
Помещенный в лагерную больницу (в следственной тюрьме у него открылся туберкулез) Карсавин по утрам, до обхода врачей, устраивался на своей кровати, клал себе на колени кусок фанеры, осколком стекла оттачивал карандаш, неторопливо расчерчивал линиями лист бумаги и писал – прямым, тонким, слегка дрожащим почерком.
По воспоминаниям А. Ванеева, Карсавин и Пунин поддерживали общение. Оба имели пристрастие к крепкому чаю, и процесс его приготовления был для них «одной из весомых забот дня». Хороший индийский чай Карсавину и Пунину присылали из дома. Карсавин умел в один шаг соединить конкретное и метафизическое. Однажды, когда Пунин произнес, что чай обладает вяжущими свойствами, Карсавин тут же добавил: «Не только вяжущими, но и связующими. Два человека, общаясь, образуют двуединство, как в вопросе о познании двое, взаимно знающие друг о друге, есть одно бытие, которое знает себя различенным на двоих».
«Изрядно мы нагрешили, раз нам дается столь длительное время для покаяния», – посетовал как-то Пунин в разговоре с философом. «Покаяние – дело душеполезное, – отметил Карсавин, – но еще важнее переосмысление – таково первичное и главное значение греческого слова «метанойя», что означает «перемена ума»… Беседы с Карсавиным Пунин называл «пир мысли, оазис среди засохших кактусов».
В 1989-м, когда было установлено место захоронения философа, в Литве немедленно возникло движение по переносу его останков в Вильнюс. Однако в письме, адресованном Шаронову, Сусанна Львовна четко сформулировала свою волю и волю сестры Марьяны Львовны – не трогать могилу в Абези: «Он русский, всегда себя считал русским, хоть и любил Литву. Пусть же он лежит там, куда закинула его судьба».

С 1989 по 2000 годы за лагерным кладбищем по мере сил ухаживал неравнодушный житель Абези Виктор Ложкин. Много лет он посвятил поиску документов и свидетельств об истории лагеря и его заключенных. В 1999-м добился присвоения кладбищу статуса мемориального. При его участии был разработан план, как облагородить и сделать эти 4 га достойным объектом исторической памяти, тем более что по архивным данным здесь похоронены довольно известные в своих кругах люди: протоиерей Константин Шаховской и католический епископ Григорий Лакота, еврейский поэт Самуил Галкин, бригадный генерал армии Литовской республики Ионас Юодишюс… В 90-е годы в Абезь приезжало много паломников из Прибалтики. Ими установлен памятник скорби «Пылающий крест» – в честь заключенных литовцев. Сегодня за могилами следит сотрудник «Абезьского историко-мемориального комплекса» Александр Мерзликин. Все деревянные таблички с литерами заменены на металлические, но на них по-прежнему нет имен. Вокруг кладбища – плоская однообразная тундра и небо, которое, по словам бывшего сидельца Ванеева, «охватывает вас со всех сторон, красотою небес восполняя скудость земли».
Владимир Шаронов, много лет занимающийся исследованием жизни и наследия Льва Карсавина, уверен, что республика просто обязана «использовать все ценное, что подарено самой историей края». В числе прочего — имя Льва Платоновича Карсавина, его наследие и вклад в российскую историческую науку. Раскрытие карсавинского потенциала открывает перспективы существенного обогащения научной и культурной жизни республики и способно обеспечить региону еще одну точку интеллектуального лидерства, убежден он.
Именно Шаронов на Сорокинских чтениях в Сыктывкарском университете летом этого года впервые заявил, что масштаб Карсавина-мыслителя вполне сопоставим с фигурой Питирима Сорокина. «Сорокин хоть и не сразу, но получил весомую государственную поддержку и в настоящее время занимает самые верхние позиции в историко-культурном ландшафте, в то время как имя и наследие Льва Карсавина, обладающее мощным духовным и интеллектуальным потенциалом, в республике фактически не востребовано. Это парадоксальная ситуация», – считает культуролог.

Лиля ВОВК.